Об Индии и индийской культуре, самостоятельных путешествиях по Азии и пути к себе

Гиббоны, люди и лангуры

Они бегут по небу, перехватывая незримые ветви, и деревья отшатываются за их спинами, падая за горизонт. Бегут по небу и поют: и-йе-хууу, и-йе-хууу — глядя на нас, вниз. Их песнь между этими пронзительными вскриками похожа одновременно на судорожные всхлипы ребенка, на ожог, задуваемый голосом, и на пьяный корабль, идущий на абордаж.

Черный гиббоон
Бегут, и их руки длинней и стремительней хитросплетения троп и лучей, бегущих под ними. Руки — и маленькая котомка тела, похожая на тикающее сердечко. Вот они затихают в смеркающемся лесу и проступают в верховьях деревьев, как затемнения на рентгеноснимке. Сидят, он и она, на разных деревьях, спиной друг к другу, опустив головы с чуть прикрытыми, подрагивающими веками. Он, она, трое детей, маленький лес в оцеплении деревень — вот и весь их мир, чтоб кружить по нему, по верхушкам деревьев, как на пуантах взвинченных.

Индийский гиббон

И вдруг стихать, прижавшись щекой к стволу, глаза прикрыты. А рука в небе, трогает стрелки часов, остановившихся. Маленькие, ростом с ребенка, и ходят, чуть покачиваясь, вразвалку. Черная бурка и брови серебряные — мужчины. Идут по ветке, а когда она обрывается — по небу, чуть покачиваясь на лету. А женщины — светло-каштановые, выглянет солнце — охра, спрячется — умбра с легкою позолотцей. Худенькая, в два аптечных пупырышка грудь. Легкое, светлое тело, будто в мохеровой шали, и вдруг — как током — лицо, точней — маска, от которой уже не отвести взгляд.

Индийский гиббон

Тушь, белила, немного охры. Горьковатая скобочка рта. И глаза — прикипевшие изнутри к этой маске. Будто их обжигали этой сдержанной живописью. Театр Но или Кабуки, или венецианские маски смерти. Сидит в небе, прижавшись щекой к стволу, смотрит вниз, на нас, маленьких, муравьиных, переводит взгляд на ладонь, пальцы — голые, длинные, влажной глины, а меж ними — дитя, неопушенное, большеголовое, с нерасплесканными глазами, то растущее, то оседающее, как на гончарном круге.

Мы о них почти ничего не знаем. И уже опоздали, похоже. Их почти не осталось на Земле. Разве что последние маленькие семьи в труднодоступном Ассаме и закрытых штатах Индии — Аруначале, Мизораме, Манипуре — между Тибетом и Бангладеш. Последние — на высоких деревьях, на шаткой кромке между землей и небом, в стороне и подальше от нас. Веками их резали аборигены, ели. Потом пришли трактора, лесорубы. Порой хватает и дерева срубленного, не говоря уж о просеке, чтоб перерезать им жизнь. Они, небесные, по земле ведь едва ходят.

Так и гибнут, прижавшись к дереву у дороги. Гиббоны или, как еще их называют, хулоки. Это один из четырех известных нам видов человекообразных обезьян. Шимпанзе, гориллы и орангутанги — в отличие от них гиббоны живут только на деревьях и моногамно, с избранницей на всю жизнь. По одному ребенку в два года, ставят на ноги и отлучают, чтоб шли обустраивать свой дом, певчий, на двоих. А дом у них маленький — человеку час ходьбы пересечь его по диаметру. А для них, по ветвям — минут десять, как ветру.

Впервые мы их увидели в крохотном лесу, с обеих сторон зажатом чайными плантациями, неподалеку от заповедника Казиранга, но как бы на заднем его дворе. Мало кто ходит туда — джипы везут приезжих к зрелищному сафари, оставляя этот лесок в стороне. Мы отправились туда с доктором заповедника, молодым Айболитом с ноутбуком на заднем сидении его помятого носорогами джипа. Он долго колебался: лес этот был закрыт на полгода для всех, включая персонал заповедника. «Ладно, — сказал он, — но когда подойдем к ней, станете в стороне, я покажу, где».

Шли, по щиколотки в крови, поминутно останавливаясь, отдирая пиявок. «И-йе-хууу, и-йе-хууу», — доносилось все ближе. И вдруг стихло. Мы подняли головы, навели на резкость бинокль: высоко в небе чуть покачивалась просторная клеть, подвязанная к верхним веткам исполинского дерева. Он сидел, просунув голову между прутьями, сжимая их голыми детскими руками. Черная шубка с подстреленными рукавами, босые, сплетенные в узелок ноги, долгий невидящий взгляд из-под белесых, будто покрывшихся инеем бровей. Странно — в клетке должна была быть девочка, которую доктор три года выхаживал в своем питомнике. А теперь осторожно, шаг за шагом, сближал ее с лесом.

Неподалеку жили ее собратья, и один из них, в поисках пары, уже начал приглядываться к ней, поначалу издалека, с голоса, с каждым днем все ближе, пока не коснулись пальцами, приникли глазами друг к другу, но так, чтоб глядеть чуть в сторону, тихо, в щемящем молчании, пока подымается солнце. Но где же она, если в клетке — мальчик, седобровый, черный. «Это она и есть, — улыбнулся доктор, — через год сменит шубку на светло-каштановую». Да, и лицо проступит другое — то ли черной мадонны, то ли белого мима, будто касание мирам иным.

С легкой руки доктора неделю спустя мы оказались в заброшенном, почти неизвестном заповеднике на самой границе Ассама и закрытого для въезда Нагаленда. Это единственный в Индии, а может быть, и на Земле, заповедник гиббонов. Маленький лесной домик на сваях, в котором, когда нет гостей — а их никогда нет — живет биолог-индус, пишет книгу. Четверо лесников, сидящих на завалинке, три избы, железнодорожный переезд, слоны, проходящие по нему. Мы готовим себе в глиняной печи на огне, ходим к хижинам по вечерам за простоквашей, куда и леопарды хаживают — за телятами. А по утрам, до рассвета — лес, поначалу с егерем, а потом и без — втихую, пока спят.

С перепугу от нашего приезда местные власти каждый вечер присылают машину с отрядом телохранителей, они обустраиваются на ночь во флигеле на полу, а с рассветом бесшумно исчезают. Что, в общем, в здешних краях не лишено смысла — ни единого иностранца, да и местным в сумерках небезопасно: экстремисты, повстанцы, дальние перестрелки, блокпосты, утренние газеты с числом убитых. Но это там, в двух шагах, за переездом. А здесь дом на курьей ноге; свет в кисее тумана; допотопные птицы, скрипящие над лесом уключинами крыльев; сонные лори, прижавшиеся к стволам деревьев, как младенцы за спинами матерей; брачный танец следов леопардов — он уводит нас вглубь, под опущенный полог листвы; дрожь и темень, встающее солнце; песнь хулоков, бегущих по небу сквозь ветви, сквозь день, как во сне, будто лампочки вполкасания вывинчивая на лету. Выкрутили — и стихло. Ночь. А наутро крики егерей: «Пантера, черная, поймана у деревни, едем!» Весь край лесников по тревоге поднят, ружья, джипы, депеши… Отбой. Маленький камышовый кот, в телефонной сутолоке разросшийся до Багиры.

Фотографии гиббонов — редкость. И потому, что их мало осталось, и потому, что живут, сторонясь людей, в непроходимых лесах на вершинах деревьев, и еще потому, что в отличие от своих собратьев — шимпанзе, горилл и орангутангов — до странного обойдены вниманием. Да и даже найдя их в лесу, что уже почти чудо, сфотографировать их едва возможно — они летят со скоростью птиц на фоне слепящего неба в проемах густой листвы. Весь день мы бродили по лесу, прислушиваясь к голосам, искали их, запрокинув головы, вглядываясь в верхушки деревьев.

И вдруг увидели. Нет — это гигантская белка, она развернулась в распадке и потекла как воротник по ветвям. Изнуренные, мы вернулись к закату. А они весь день своей маленькой семьей сидели над нашим домом, поглядывая вниз с цветущих веток, и пели, доводя эту исступленную глоссолалию до самых верхних нот, и вдруг стихали, повиснув на руке и обмякая в полуденном, медленном сне, чтоб очнуться с последними ускользающими лучами и вслед за ними исчезнуть.

К вечеру приехал главный егерь: спортивная машина, черные очки, кожаная куртка, галстук. Сидели на веранде, говорили о лесе. Точнее, мы попытались о лесе, гиббонах, а он — о туристическом комплексе, удобствах для иностранцев, еде и ценах. Говорили, заглушаемые маневровым паровозом, который ходил туда-сюда по железнодорожному полотну, прорезавшему заповедник. Гиббоны оказались навсегда отсечены друг от друга, так и выходят, семьями, с двух сторон железной дороги и глядят, переговариваясь, с одного берега на другой. «Да, — говорит, — мы планируем для них мост построить, воздушный, бамбуковый». Десять лет как планируют. И биолог сидит в комнатке, смотрит в стену, пишет. Как тот географ в «Маленьком принце», который все ждал путешественников, чтобы писать с их слов.

Из заповедника гиббонов мы отправились на поиски еще более редких обезьян — золотых лангуров. Мы узнали о них еще месяц назад, в поезде. Напротив нас сидел лесник с тихим голосом. Форменная пилотка со скрещенными саблями — да как на лермонтовском знамени: презрение к огнестрельному оружию — маленькие круглые очки времен британцев, свет и печаль в лице, полуулыбке. Чудесным образом мы скоро станем частью его семьи. На книжных полках в его доме — Достоевский, Чехов, Толстой. Честь — вот вся его родина, Бог, дом. Честь, за которую держится голое сердце — с той, всемирной отзывчивостью. И мягкий свет от могучей руины жизни, прошедшей с этой честью и сердцем. Один из лучших людей, кого мы встречали в Индии. От него-то мы и узнали о золотых лангурах. Маленький заповедник в десяти километрах от станции, на которой он живет. Городок Кокраджар, граница Ассама и Бенгалии. Там и в мирные дни нет приезжих, а в последние годы волнений поезда промахивают станцию без остановки с наглухо закрытыми окнами и дверьми. Мы добирались перекладными, последнюю часть пути шли пешком — перекрытые дороги, блокпосты.

Золотой лангур

Трудно сказать, сколько осталось их на Земле, может, несколько тысяч. Кроме этих мест, их еще можно найти в королевстве Бутан и вдоль Гималаев, в Аруначале. Они меньше обыкновенных лангуров раза в два и меняют цвет шубки в зависимости от сезона — от светло-серой до золотой. У них пушистые бакенбарды и удивительные лица, в улыбках света напоминающие то Андерсена, то Пушкина. Когда б не хвосты — длинные, искрящиеся, как зимние солнечные дороги. В нескольких километрах от лесничества, где мы жили — маленькая деревня с плантацией каучуконосных деревьев, стоящих как в лазарете — в компрессах и надрезах. Это бывшие угодья ассамского короля Шиларая. Жители уже не первую сотню лет хранят ему верность, ожидая его возвращения в новой аватаре. И золотые лангуры сидят на каучуконосных деревьях и тоже, похоже, ждут.

Портрет золотого лангура

Редкий случай, когда золотые лангуры и люди живут рядом. Здесь и еще в храме Умананда, на маленьком островке посреди Брахмапутры. А в природе обнаружить их еще труднее, чем гиббонов. За неделю наших блужданий по этому крохотному заповеднику мы их так и не увидели и отправились к границе с Бутаном, в лес Чарбари, переходящий в голубые холмы королевства. Это земля племени бодо, аборигенов Ассама. Встречал нас Бхубан. Деятельный, энергичный, провел дорогу за свои деньги, засадил розами полдеревни, возглавил добровольное общество защитников леса. Со следующего года его усилиями Чарбари будет присвоен статус заповедника. Джип, пересохшее русло реки, потом — пешком по слоновьей тропе со свежим, еще курящимся пометом, впереди — проводник с кукури, непальским мачете, прокладывающий дорогу в почти непроходимых джунглях. Лежка медведя, еще теплая, поворот тропы, и — вот они на раскидистом дереве бандердима с маленькими плодами, похожими на дичок граната. Миг любопытства, свесившиеся головы — и вот уже только дым листвы, а они уносятся, подхватив на лету детенышей, по веткам, по воздуху, по земле.

Вернулись в заповедник к ночи. На лужайке у дома стояло с дюжину джипов, прогуливались автоматчики, в гостиной шел диспут различных партий края, встреча лидеров. Горы еды, виски, высокие речи. А рядом, в пустом ветеринарном домике, на голом полу, во тьме, лежал искромсанный мотыгами питон, еще подросток. Размозженная голова с чуть приоткрытым ртом, из которого сипло сочился воздух, последний, как из спущенного колеса. Мы стояли, высоко запрокинув головы, глядя на клетку на фоне слепящего неба в промоинах ветвей, на нее, сидящую в черной шубке с подстреленными рукавами, на тонкие длинные пальцы, сжимавшие прутья, на веревку, спускавшуюся к земле, на доктора, который подвязывал к ней ведерко с едой, и опять вверх, на нее, и вдоль ее взгляда — туда, к дальней ветке, на которой сидел, отвернувшись вполоборота, в такой же черной подстреленной шубке, с такими же печально-седыми бровями, казалось, ее близнец.

Он сидел, загораживая от нее спиной что-то очень важное и одновременно странное, отчего сам был в каком-то неумелом смущении. Это что-то он держал между ладонями на длинных, вытянутых вниз руках. Что это — бабочка? Огонек? То приоткроет ладони, приблизит лицо, то спрячет. Цветок! Это был алый цветок мандара. Мы вгляделись в бинокль. Он держал его за коротенький стебель двумя пальцами, указательным и большим, и краем глаза чуть опущенной головы поглядывал на нее, сидящую в клетке.

Автор и\или источник публикации: 

Текст и фото Сергей Соловьев. Впервые опубликовано в журнале Культпоход http://www.kult-poho...

Золотой лангур


Комментариев : 1

Еще раз перечитала

achadidi аватар

мне очень нравится нравится тебя читать, но не нравится то, о чем ты пишешь, такие ужасы не показывают по ящику....
хотя может быть кто-то прочтет и потом не сможет поднять руку на живое существо...

Напишите отзыв или вопрос

Укажите email для уведомлений об ответе (не показывается).
синхрон_зация: