Орхидеус

Можете вы поверить, что человек в университет пошел, орнитологом стал, кандидатскую защитил, стал членом-корреспондентом, вся эта научная карьера, международные конференции, и все для того, чтобы в конце концов выбить деньги на свой проект безумия.Ученые с сединами его обожали, именно потому и обожали, что он их ублажал, плыл так сказать в русле их идей. Намеренно, ради того, чтобы они его психопатию оплатили. О том, что научный поиск Вано опирается на бредовую парадигму, догадывалась только я. Просто именно со мной он разговаривает по ночам, когда все люди спят. Он, по моему, никогда не спит. И оттого жить с ним мучение. Сам он жить ни с кем не хочет. Он хочет найти бессмертную птицу.
В общем, ему втемяшилось из-за какой-то фразочки, что в Гималаях есть бессмертные птицы, которые могут разговаривать с человеком, но увидеть их невозможно, потому что они прилетают только к бессмертным. Безумие Вано привело его к идее, что это научный факт, что, следовательно, бессмертие безусловно. Ты сам переводишь себя в этот режим, если начинаешь поступать так, как бессмертный. А бессмертный по его мнению должен был встретиться с говорящей птицей. Прежде чем предпримет хоть какие-то действия в отношении невечных деталей обыденности. С этой встречи с птицей начинается, скажем так, бессмертная карьера. Самое смешное, что ему удалось убедить Искандерова и Тумыжина, что они едут в орнитологическую экспедицию. Даже распалить в них научную гордость. Под этим делом они целый год таскали за Вано кэмпинг, и заодно, меня, потому что я была девочка нежная, и только что с каблуков, и по Гималаям рюкзаки таскать не желала.
Теперь, когда Искандеров и Тумыжин потеряли надежду поименовать новоотрытые виды своими фамилиями, и дезертируют в цивилизацию, я чувствую себя совершенно одинокой, потерянной, и испуганной. Я не смогу таскать за Вано кэмпинг, и он, скорее всего, уйдет в лес один. Я знаю, что он давно этого хочет, и поэтому перестал скрывать от коллег свои истинные намерения. Они пришли наконец таки к выводу, что он псих, морочит им головы, и срочно ринулись в Катманду, боялись, что слетят их обратные билеты по контракту, если начальство узнает о том, что Вано рехнулся.
Теперь я здесь одна, в этом гребаном Непале, в этой недоразвитой вшивой Шангриле, с сумасшедшим ученым на руках.
Хуже всего то, как он относится ко мне. Он во мне вообще не нуждается, и пользуется моими услугами без малейшей благодарности, и даже с ворчанием, чтобы я уяснила, что я ему мешаю. Он обращает на меня внимание, только если я потакаю его проекту безумия. То есть притворяюсь еще более безумной, так, чтобы злясь на меня, он чуть-чуть трезвел. Например, приношу ему из лесу перья. Эти перья его очень злят. Они от обычных птиц. Все их названия он знает, это сверхъестественно. Первые месяцы здесь у меня было занятие: я выясняла, не врет ли он. Я забыв обо всем искала в интернете сведения о птицах, которые он мне называл, при взгляде на перья, и потом выслеживала тех птиц, что эти перья бросают, и три раза я находила его название верным, он, действительно ЗНАЛ перья всех лесных птиц в рододендроновых и дубовых, и кедровых лесах Гималаев. (Но бог мой, он ведь был орнитологом с мировым именем!) Когда я поняла, что он знает эти названия, а не врет мне, чтобы я отвязалась, я стала расспрашивать его о той птице, что он ищет. И вот, опять я та, с кем он говорит по ночам. Днем я ему вообще не нужна, я замедляю его движение.
Меня злит эта раскисшая от дождей грязь под ногами, я научилась ходить босиком. Шлепанцы прилипают к этой грязи, и когда их тянешь, громко чвакают и обдают тебя сзади грязью. Ходишь заляпанный как буйволы. Ну не кеды же носить вечно мокрые, а все остальное – жарко! И вот я уже сняла шлепанцы, хожу босявкой, да что там, у меня и руки уже не отмываются от костра, на котором я готовлю пищу этой экспедицыи. У непальцев есть слово бечара, значит бедняжка. Увидев меня, они неизменно покачивают головами: ой, бечара. Да, я выгляжу, как бичара. Покупка газовых баллонов неэкономична, и главное, по мнению Вано, газ противоречит дхарме. Закону вечной жизни. И от Интернета мы уже отключились. Это тоже противоречит.
Все больше и больше отвергащий цивилизацию, как рассадник любой смертельной заразы, он мог однако некоторое время сосуществовать с микро-обществом, то есть, с нами троими. Что-то вроде переходного периода. Меня все время трясло от сраха, что он вот-вот совсем сорвется с катушек. Но целый год он нас терпел. Я была заинтересована, чтобы Искандеров и Тумыжин хорошо кушали, а значит несли за ним кэмпинг, куда он хочет. В таком случае, он согласен принять общество людей. Ему, в общем-то не хотелось сидеть в январе под холодным дождем, да и летом по колено в пиявках. На питание крапивой он как Миларепа, переходить не спешил. И я могла надеяться, что проснувшись в лесу утром, мы найдем его сидящим в медитации где-то неподалеку, в ожидании завтрака. На мое счастье, русские ученые не могли привыкнуть к непальской пище, не желали питаться горами риса с пересоленой и переперченой подливкой из травы и жестких бобов, и требовали тушеной картошки с луком. Так что моя готовка оказалась незаменимой. Они с удовольствием уплетали буйволячьи котлетки, даже не подозревая, скольких творческих усилий мне стоило сделать их сколь-нибудь усвояемыми из такого жилистого мяса. Потом Вано ввел абсолютное вегетарианство для всех, запахи жареной плоти его приводили в такую ярость, что казалось, он, как воин маори, способен сам сожрать наши потроха. В общем, коллеги снесли даже пост во имя науки, и бродить по горам им нравилось, но через год понадобилось продлять визу, и вот тут то выплыл наружу проект безумия, так как Вано сказал им, что ехать в Катманду и продлять визу для него – потеря времени. Через десять минут он выложил им и про бессмертную птицу. Они сопоставили все улики. Так и есть, никакого открытия для следующей конференции они не сделают!
У Вано развилась странная чувствительность, разжевывая изюм, он может вдруг сказать: вкус пыльного дня... это гуджарат...и я не собираюсь проверять, откуда этот изюм, как я проверяла птиц. Я уже устала проверять. Оставить его не могу, остановить тоже, остается принимать. И начинаю верить, что он действительно движется в каком то очень странном направлении. От всего, и ко всему. И приобретает на этом пути какие-то, как он называет сиддхи. С религиозными людьми он в Непале не общается. Когда к нам приближается какой-нибудь тощий странник с мочалкой вместо волос, Вано плюется и отворачивается. Но его речь напичкана этими тантрическими словечками, как будто он какой-нибудь ошо.

*

Не знаю, как описать свой гнев, но палатку понесла я, и еду тоже. От злости я теряла силы, как будто несла два таких груза. Вано взял только изюм, все остальное, как и меня, отмел, сказав, что не нуждается. Он не собирался от меня убегать, но почти не замечал. Его с его изюмом уже перестал волновать дождь, он заворачивался в тент и спал под кустом. Это, как раз то, что я имела в виду, когда упомянула сиддхи. Как будто бы пиявки его не замечали, а москитов он не сгонял, наоборот если чувствовал укол, подзывал меня и спрашивал: посмотри, там комара нет? И если там сидел комар, то Вано не двигался, чтобы ему не мешать. Клещей, он при этом, почему то не считал природной акупунктурой, и тут ему нужна была я, чтобы вытаскивать их из недоступных ему мест с помощью горчичного масла, которое тоже тащила я. А мне нужен был огонь, и если выдавался просвет в ливнях, и в лесу хоть что-то подсыхало, я могла зажечь тонкие веточки, сварить рисовой или манной каши, или чечевицы, и поесть. Шоколадом сыт не будешь, да и шоколад в этой местности лишь в виде каких то жалких хрустяшек. Приходилось бежать за ним голодной, и ждать когда совпадут по времени просвет в облаках и усталость Вано. Не раз я тратила на разведение костра по часу, заливая мокрые дрова парафином, и беспрестанно дуя на них до рези в глазах, и холотропных судорог в конечностях. При этом надо было не забывать следить за Вано, который мог по порыву побежать на поиски птицы. Он уверял, что слышит ее пение вдалеке. Она уже говорила с ним. Но не показывалась, потому что Вано не достиг бессмертия.

Вокруг нас действительно пело много птиц. Их голоса намного выразительнее чем у наших северных птиц, и все незнакомые, кроме, может быть лесных голубей, которые воркуют точно как наши горлицы. Даже воробьи в лесу выглядят, как наши, а чиркают совсем по другому. Черные дрозды (называемые синими, хотя синий отлив в них заметен лишь при особых условиях освещения) заливались на рассвете так, что можно подумать, что это человек – эстрадный свистун. Птичка brain fever выносит мозг интонацией самозаводящегося невротика, фразочкой, в которой одним слышится brain fever, другим – sweet jesus! Sweet jesus, sweet jesus, sweet jesus, sweet jesus!
Конечно, из за россказней Вано, я стала постоянно представлять в голосах птиц какие-то слова. Если у меня было плохое настроение, какие нибудь малявки начинали в кустах пипеть: убьют, убьют, убьют! А в другой день ястреб кричал: летииииии! Только к уханью филинов слова из подсознания не подставить, хухуху, ничего не скажешь. Длиннохвосты верещат как бранчливые соседки, дразнятся какими нибудь несуразностями: “из жопы-жопы-жопы ноги-ноги-ноги...” Больше всего меня изводила птица, которая живет в долинах, там где люди растят рис. Она издает однообразный присвист сиу, сиу, сиу, который может повторять по нескольку сотен раз, в однообразном темпе, словно автомат. К этому звуку не подбирались слова, зато срабатывала всегда одна и та же эмоциональная кнопка: тоска. Такая грусть в этой песне, отличной от всех других песен своим заунывным однообразием. Повыше в горах этой птицы нет, но не раз, стоя на склоне, мне приходилось слышать, как ее бесконечный безнадеждный зов доносится снизу из долин. Если я когда-нибудь покину эту страну, звук сиу сиу останется в памяти ключом к ощущению всего Непала. Да, шагая по бесконечным тропам вслед за Вано, я правда сомневаюсь, что вырвусь отсюда. Окружающие нас постоянно волны гор, изогнутые контуры на фоне неба, везде разные, и все же бесконечно однообразные, поймали наши души. Так же они поймали души тех, кто снова и снова рождался непальцем во безвыходных влажных долинах меж расставленных коленей горных великанш, в одном и том же роду, в одной и той же касте, обреченный на точное повторение своих прошлых жизней: тяжелый труд по обработке каменистых склонов, таскание тяжестей вверх и вниз, приводящее к параличу рук и ног на старости лет, и красота вокруг, которой за этой однообразной работой не замечаешь, а если заметишь, то даже злишься, негодуешь, что облака так свободно резвятся между хребтами. Проходят мимо все новые картины из света и теней на зубчатых вершинах ледяных исполинов, и покатых, словно мехом, заросших лесом боках меньших гор. Они вдохновляют только досужих иностранных художников. Не смотрят непальские крестьяне на облачные фракталы, не охают при виде бабочек, сияющих как бриллианты, не легче от этого всего их ноша. Алые молнии в фиолетовых тучах предвещают град, который побъет апельсиновый цвет, но не побьет алого цвета лесных рододендронов, поэтому умри, жирное дерево, и обогрей мой дом! а ароматные дебри леса скрывают вовсе не эльфов, а злобных тигров, которые отбирают коров и коз, ух, и не дай бог ребеночка. Милые смешные обезьянки за десять минут недосмотра уничтожают огород, на который день за днем таскали по склону воду для полива. А потом у них, зубодробящих жареными бобами непальцев, еще был растянувшийся на десять лет всплеск бешенства человекообразных обезьянок, называемых маоистами, существ не умнее, чем макаки, но вооруженных огнестрельным оружием и бомбами. И я, поскольку не была в Непале туристом, которого посадили под опахало, окурили гашишем, и пронесли по view points, почувствовала, что страна эта никакая не шангри-ла, а бедная, глухая жопа мира. Стоит им однажды увидеть иностранцев с видеокамерами, и уже не могут не мечтать о том, чтобы покинуть когда-нибудь свой мир долбаных камней и переселиться в царство автоматики.

Но вот когда я несла за Вано кэмпинг, я стала видеть в лицах непальских женщин сострадание, хотя они и удивлялись, чего это белая тащит тяжесть, почему никого не наймет. Но я ненавидела непальские рупии. Всегда напрягалась, когда приходилось что-либо покупать у этих приземистых гордецов, всегда мне казалось, что они стараются выгадать, как бы взять побольше, потому что мы иностранцы. Я прямо как запах тухлой рыбы ощущала эту эманацию жажды поиметь с иностранцев. Уже подходя к базару, чаще всего скоплению развалюх у автотрассы, я заводилась раздражением на пялившихся на меня мужиков и готовилась препираться с продавцом. О том, чтобы купить что-то в деревне не могло быть и речи, крестьяне, вместо того, чтобы отмерить рис или овощи, и назвать цену, начинали кучковаться, разводить руками, приглашать в дом и заводить стряпню. Все это наводило меня на мысль, что они хотят слупить гораздо больше денег, чем несколько десятков рупий за немудреные продукты. Дети без спроса залезали в рюкзаки – а что у вас там? Не сомневаюсь, что мы получили бы бамбуковый массаж, если бы попытались завалиться в их дом и начали там шарить в мешках! А однажды Вано рассыпал перед ними изюм. Хотел угостить чуть-чуть, да пакет разорвался и изюм высыпался на землю. И стар, и млад, кинулись нам под ноги выбирать его из травы. Точь в точь, как макаки в городском парке в Катманду. Так что услуги носильщиков для меня были совсем уж отвратительны. Искандеров и Тумыжин тоже брезговали малорослыми гномами, которые подобострастно улыбаясь из-под корзины, черт знает что о тебе думают, а на привалах рыскают глазенками по твоим вещам и рассказывают тебе о своих бедных семьях, и о том, как бы неплохо было бы отправить детей за границу (к тебе в гости, разусмеется). И я не могу терпеть всех этих ужимок, и приходится жалеть, что я не совсем не непальская тетка с основательным тазом, и с бычьей шеей, закаленной с малолетства доко - корзинками, что висят на ремешках через лоб.

Я тащила, и мне становилось все хуже. Сначала сломались колени, потом спина. Но это было сущей фигней по сравнению с жестокостью Вано. Да, он со мной разговаривал, но в основном в таком духе:
- Честно говоря, я очень хочу от тебя отделаться. Ты несешь на себе такое количество негатива! Ты ненавидишь людей! Ты все время боишься! У тебя нет абсолютно никаких заслуг для встречи с птицей. И ты лишаешь меня возможности ее найти. Пока ты рядом, ни одна бессмертная птица не приблизится даже на километр. Только демоны к нам стекаются. Неудивительно, что тебя по ночам колбасит.

- Я занимаюсь магией, а ты – потаканием себе! Ты что думаешь, это великое дело, что ты развела в мокром лесу костер на этом парафине? А что ты узнала об огне? Тебе бы лучше к электроплитке! На нее хотя бы не надо дуть. Ты думаешь, ты мне помогаешь? Да ты пропитана эгоизмом, ты не в состоянии делиться энергией! Если бы умела делиться энергией, тебе бы не надо было дуть на костер, - с этими словами он однажды поднес руки к моему жалкому костерку и огонь вспыхнул так, как будто туда поддали бензина. Я так и остолбенела с открытым ртом. Сиддхи...

Он меня довольно далеко завел, беспрестанно ругая:
-Я не могу тебя бросить! Ты живешь благодаря мне! Ты подвешена на моей личной силе.

Потом его настроение изменилось:
- Я отправлю тебя подальше. Я дам тебе напутствие и ты прекрасно уйдешь. Найдешь людей, они тебе помогут, и ты всегда будешь счастлива.

Иногда, когда нечем было себя занять, а просто приходилось сидеть и ждать его, пока он медитирует, или пытаться заснуть, несмотря на ночные страхи, я представляла себе, что отпускаю, наконец, Вано, даю ему уйти, и как будто сначала веяло облегчением, свежим детским чувством, но потом при мысли о том, что я его никогда больше не увижу, я начинала задыхаться слезами. Вся запредельно-беспредельная грусть Непала наваливалась на меня, и начинала душить лапами пятнистой читы, усмехаясь прелестной мордочкой красной панды. Жизнь представлялась тоскливой и убийственной, как затяжной дождь, в конце концов смывающий твою деревню в реку. Хочешь спастись, чувствуешь опасность, а куда – прочь из дома, под дождь, к пиявкам? Пусть он ругает и позорит меня, но он единственный известный мне живой человек во всем этом круговороте призраков, повторяющих чужие и собственные жизни. Пресыщенные туристы так же бездушны, как изможденные непальцы. Если я потеряю его, в чьи глаза я буду смотреть? Там будет только жадная пустота, в чужих глазах. Я давала себе клятву, что буду идти за ним даже если мне придется ступать по ножам. По битому стеклу. По раскаленным углям. Я цепляюсь за что-то настоящее. Я его люблю.

*

И конечно, это произошло.
Он повалил меня под себя на землю, какой-то корень больно вдавился мне в ребра. Рододендроны над нами глумливо извивались. Эти деревья кормятся нашей тоской, вот что я поняла, находясь среди них день и ночь. Вано сжимал мне горло. Его лицо было искаженным и ненавидящим. И, да, в этом момент – ненавистным. Я больше его не узнавала. Это был не мой любимый человек.
- Если ты попытаешься идти за мной, я тебя к дереву привяжу. И мне плевать, что тут с тобой будет, поняла? Ты понимаешь?
Я не могла ответить, потому что он меня душил, стала утвердительно моргать. Я думала, что смогу с ним бороться силой своего гнева и наскакивала на него даже в каком-то экстазе, но эта иллюзия довольно быстро испарилась, стоило ему сделать мне залом кисти, боль была невыносима, и инстинкт сохранить кости так силен, что я готова была согласиться на все. Я, низменное существо, сдавшееся под легкой пыткой.
- Просто ты останешься на этой поляне, сто восемь раз скажешь ом мани падме хум, а потом – видишь тропинку? Она наверняка ведет к деревне. Это человеческая тропинка. Ты пойдешь по ней. Выйдешь к людям. Сдашься в полицию. И тебя бережно депортируют, дура. Ты не для таких игр. Живи себе счастливо!

Он поднялся. Боль от его побоев заглушала все мысли. Я нянчила растянутую руку, а он бросив рядом с моим рюкзаком свой маленький старый рюкзачок, пошел прочь с пустыми руками. Подойдя ко входу в лесную чащу, он остановился, снял с себя одежду, и вошел туда голым. Ветки сомкнулись за ним. Я скрипела зубами. Я решила, что тоже разденусь и побегу за ним. Но я не могла расстегнуть свои джинсы одной рукой, а та, что он завернул, еще не работала. И потом, его лицо все еще стояло у меня перед глазами. Я не сомневалась, что он действительно привяжет меня к дереву. Теперь я в это верила. Было уже понятно, что бессмертие ему важнее чем я, и он никогда не опомнится. Нет надежды вернуть его, быть с ним, вылечить его, и родить с ним детей. Нужно позаботится о своем выживании. Потом я пойму КАК, а пока надо просто ЖИТЬ.

Хотя был полдень, моей первой реакцией было упасть рядом с рюказаками и заснуть. На закате меня разбудил дождь. Я как робот, безошибочными привычными движениями поставила палатку. Затащила туда свой и его рюкзак. И только когда я сидела в темнеющем лесу в этой палатке с его рюкзаком, я начала рыдать. Рука уже отошла, так что в какой-то момент, задыхаясь, я скинула с себя всю одежду и выскочила в темноту под ливень, чтобы бездна меня поглотила. Я готова была брести в том направлении куда он ушел, голой и наощупь. Умереть, преследуя НИЧТО. Столкновение в густыми зарослями огромной крапивы меня изрядно отрезвило. Боль опять вселила меня в тело, которое надо было спасать. Я не могла пренебрегать телом. Оно угрожало мне смертью! А этого точно совсем не хотелось!
Я вернулась в палатку, зажгла фонарь, и сняла с ног десятка два пиявок, успевших нарасти между пальцев, пока я решала вопросы жизни и смерти. Отогнув входной полог, я выкинула их подальше в траву. По сухой поверхности они избегали передвигаться, поэтому в палатку не залезали.

*

Мошки, такие маленькие и хлипкие, что их даже нельзя было согнать, не размазав, разбудили меня. Они проникли внутрь палатки. Они кололи лицо и оставляли улетая капельки выступившей крови. И как такие крошки могли так глубоко впиться! И как больно! Пора вставать.

Я вылезла из палатки, солнце уже светило вовсю и я с радостью опять скинула одежду. Полянка была такой красивой и благостной, что мне и в голову не приходило, что на нее придет кто-то неподобающий. Скорее, я ждала богов, или по крайней мере, птиц. Вокруг по деревьям перелетали с шелестом стайки.

Моя палатка выглядела основательно, может быть ее не разбирать? Ее края провисли и накопили изрядно чистой воды, так что в сезон дождей мне не надо было ходить к источнику. Неплохо. У ближайших кустов отошедшей уже малины я заметила кустки колючек с желтыми “помидорчиками”, как будто мне вспомнилось, что это средство от пиявок. Сок в помидорчиках пах невероятно вкусно. Я осторожно лизнула разломанный плод. Через несколько секунд язык и рот защипало так, что пришлось воспользоваться дождевой водой. На ощупь сок был липким, я намазала им раны, разъеденные пиявками. Я нарвала побольше таких помидорчиков. Одного хватало на обработку ноги. Я подставила ногу пиявкам. Не лезут!

Оказалось помидорчиков хватает часа на два. Я устроила им испытание, решив обследовать лес на предмет пищи. Да, я решила остаться на том же месте. Не диктовал ли мне все еще инстинкт преследования Вано? Может быть, он обрел бы бессмертие, и вышел бы подобрать меня с полянки. Пусть даже через много сотен лет. Уже были прецеденты, например, богиня Парвати. Мне надо всего лишь впасть в самади. Это теоретически возможно. Здесь Непал. Вокруг полно людей в самади.

Да, я божественно себя чувствовала, отгоняя пиявок, и шагая по лесной дорожке к людям. В конце концов, я буду жить в палатке, а к ним, как бы далеко это ни было, буду ходить за рисом. У них его столько, что хоть засыпься. Чем ниже я спущусь, тем больше будет риса. Его можно есть с крапивой. Или с папоротником. Если есть горчичное масло и соль, как у меня, это целый пир. На такое и непалец прибежать может! Нет, я лучше буду у них кушать, а деньги сразу же отдам все первой встречной женщине, предложившей мне еду.

Я скажу им, что живу в лесу, и чтобы они за мной не ходили. А лагерь передвину с тропинки. Тут такой огромный лес, меня никто не найдет.

Лес, реально выходило, что огромный, и даже тропинка превратилась в мощеные каменными плитами ступеньки, поднималась на гребень, с которого можно было обозревать две долины, и все было сплошь покрыто лесом, без видимых признаков жилья. Конечно, деревня могла вынырнуть внезапно, но я поняла, что до темноты не успею вернуться к палатке, а ночевать в деревне с человеческими блохами мне совсем не хотелось. Мы еще с Ис. и Ту. попробовали, и зареклись навеки. Потом неделю пришлось ждать достаточно жаркого солнца, чтобы выжечь насекомых из одежды и спальников.

К палатке я вернулась уже в полной темноте, и хотя с тропинки было не сбиться, я шла, слегка паникуя. Боялась не тигров и не духов, как непальцы в лесу, а собственной неуклюжести: не сломать бы палец на ноге, не пробить бы пятку, не сверзнуться бы в яму, или не укатится под склон по скользкой глине. В сезон дождей в горах везде страшно. А лес, прозрачный зимой, летом разрастается в сплошную стену, нападающую на тропинку. Я легла спать без еды и на следующий день простулась дико голодной. Вспомнила, что вчера и не пила. Вода в скатах палатки уже отдавала каким то вкусом, нового дождя не было. Я представила, что моя животная пища – это амебы в воде, надо их переварить и усвоить. Может быть мне следует поискать другой воды с бактериями, это неплохая еда?

Пока не проверишь, ведь не узнаешь. Я опять намазала ноги помидорчиками и пошла в самую гущу дождевого леса, где можно было пролезть мимо колючек. Довольно быстро нашла лужицу, нарытую кабанами. Вода была вкусой, и совсем не отдавала никакой кабанятиной. Я заела ее сухими листиками, цвет кторых показался мне привлекательным.

У меня еще оставались дал и мука, и масло, и чай и соль, и поскольку не было дождя, можно было приготовить пир. Не знаю, что меня остановило, лень, или нежелание привлекать внимание дымом (кто увидит???) или брошенный судьбой вызов. Я спустилась еще ниже по горе в ущелье реки, где заросли были такими густыми на отвесных склонах, что я могла бы, имей я макачью силу рук, спустится по траве, но конечно, не рискнула это делать. Я села между густо растущих бамбуков, они обступили меня так плотно, что держали бы в сидячей позе даже во сне и не дали бы скатится в пропасть. Собственно, так и произошло. Я долго сидела наблюдая растения, потом начало темнеть, и я подумала, что я совсем не устала сидеть, мне не холодно, насекомых вокруг нет, и идти к палатке не обязательно.

Примерно в таком духе я однообразно провела несколько дней, или, может, недель. Воду с бактериями можно было добывать из деревьев, иногда в своих пупках они задерживали отличные полные жизни лужицы. Маленькие друзья, похоже доставляли все нужные микроэлементы и докучи витаминов. Можно было по вкусу и аромату отличить особо бактериальные бассейнчики в коре. Деревья начали кормить меня. Они сообщали, в каком направлении надо идти, чтобы найти особый ствол с таким пупком, хранящим воду. Или это были старые, обвалившиеся стволы с ямой посредине. Мертвая вода, конечно тоже кишела бактериями-пищей, но на то она и мертвая... С нее мне меньше хотелось двигаться, и удавалось выходить из тела, и прохлада по утрам ощущается меньше, если ночью напится воды из мертвого дерева. Ее, конечно, больше чем воды из живых стволов. Я составила маршрут по деревьям, которые во время дождя копили воду, и разводили для меня бактерий. В общем, мой ареал слегка смещался, мне нравилось забираться на новые горы, искать новые виды с перевалов.

И нигде я не видела селений человека, или дыма. Тропинка уводила в бесконечность. От нее можно было отойти направо и налево тоже в бесконечность. Я провела в лесу сколько то времени. Может быть месяц. Я сужу по тому, что бактерии сделали с палаткой и с лежащими в ней вещами. Почему бы не пойти к людям? В растениях уже нет незнакомцев. Разнообразие леса перестало быть бесконечным. А люди, поистине, совершенно непредсказуемы. Они меня накормят или закидают камнями? Это, действительно поинтереснее, чем полет шмеля. К тому же дожди стихали. Воды становилось все меньше, и уже как будто, часто хотелось пить. И как будто дразня, по мху расселились призраки лиловых орхидей. Они выжимали последний сок, последнюю влажность леса. Орхидеи танцевали на стволах и в моховом меху толстых ветвей, кое-где спрыгивая на землю. Они подсказывали мне, что надо идти вниз, что мое время на горе истекло.

На этот раз я собралась. Еду брать не стала, решила нести только палатку. В конце концов, там где высоко и холодно, она может пригодится, я поняла, что могу обходится амебной водой, но вот как мое тело сможет выживать у ледников, еще не проверяла. Сама по себе палатка как будто не сжигала мои калории. Решила, что пойду по загадочной тропе до тех пор пока не упрусь в ее конец, будть то населенный пункт, или разверстая бездна.

Шагала я целый день, задумав, что упаду, только когда темнота не даст мне двинутся дальше босиком. Луна в это время выходила поздно. Я прошла по огромному гребню отрога, перпендикулярно уходящего от самых высоких гор, я думала, что по нему я выйду к ледникам, но к концу дня стало понятно, что путь к ледникам намного дальше, мой отрог вел на другой более высокий, стоявший последней стеной предгорья перед снежниками. То, что я приняла за нижние лесные склоны ледяных гор, было предстоящей грядой, то есть придется спускаться в какой-то провал, над которым семитысячник. Когда стемнело, я остановилась на удобной поляне, с которой еще не было видно основания этой непреодолимой стены, зато гигантские головы ледяного дракона уже нависали в полнеба. Палатку не стала расставлять, упала на землю и заснула, поджав под себя ноги. Завтра мне нужно карабкаться на вершину с обзором.

Я вышла на эту последнюю гряду, на вершине шуршал неожиданный сосновый лес, более сухой чем на слонах. Ноги напряглись, подстилка из длинных иголок сильно скользила под ступнями. Здесь каменная мостовая наконец прекратилась (от этого почему то перехватило дыхание), и вниз под откос шла узкая, но набитая тропинка, как будто люди часто приходили на эту полянку, но по мостовой в лес не отправлялись. Мой взгляд скользнул вниз, как парящая птица, там таилась долина, у подножья стены, уходящей вверх километра на четыре. Моя же вершина находилась примерно на полтора километра выше дна долины. Текущая там река и оазис человечества еще не открылись взору. Страшно было смотреть на этот масштаб. Какие “обвалы” срываются с такой стены туда, где очевидно живут люди!

Может быть, набегавшись по лесу, Вано тоже вышел где-то к тропинке, а потом и к дороге. Мы в само й мирной стране на свете. Белый человек, вышедший голым из леса, абсолютно неприкосновенен в Непале.

На мне, однако, была одежда и рюкзак, так что притворюсь заблудившей туристкой, каким чертом бы я не увлеклась. Турист тоже абсолютно неприкосновенен. Еще издали на склоне я заметила дару – непальскую колонку, столб из дешевого цемента с приделанным краником и вентилем. Ничего себе! Да тут живут люди, затронутые цивилизацией! А у меня такие грязные руки, просто черные. Можно скатывать Ганешей с этой грязи. Я приняла решение хорошенько отмыться перед возвращением к людям. Пока я оттирала запястья, откуда ни возьмись ко мне прибежали дети. Никаких построек деревни я не видела, но скорость появления этих детей говорила о том, что деревня близко.

Они улыбались мне и их зубы и белки глаз отражали свет снопами искр. Среди них было несколько мальчиков-подростков. Никогда еще я не чувствовала, какая чистая и радостная энергия у начинающихся мужчин. Они сплетали свои нити в узы дружбы, которые многократно усиливали их и без того неуемную радость. Впервые в жизни я чувствовала себя хорошо в компании молодых парней. Хотя наяву ничего не происходило, но стресс в теле всегда вблизи них был такой, как будто вот-вот надо будет обороняться, чтобы они неожиданно не сунули пальцы тебе между ног, чтобы подразнить. Но как обороняться от парней? Слегка ударишь – он рассвирепеет и оглушит. Накинутся все вместе. Так что бить надо наверняка, а поскольку бить женщина мужчину не может, она скорее “наносит повреждения”, используя подручные предметы. В Непале я всегда носила с собой медное шило для акупунктуры. Оно было довольно толстым и прочным, и я предполагаю, что оно не сломается, если я ткну им кого-то в тело. Мне нравилось с этом оружии то, что его можно было бы использовать для устрашения, не нанося смертельных повреждений. В то же время, точное знание точек на теле могло бы свести задачу убийства к минимальному физическому усилию. Я, помощник орнитолога, носила в своей одежде такую вещь! Я была настоящим параноиком!

Я выпрямилась, завинтила краник колонки, и поняла, что этого шила сейчас со мной нет. Оно выпало где-то в лесу, где я снимала и надевала одежду.

- Когда мы были маленькими, - обратилась я к парням, забывая, на каком языке я разговариваю, - Мы строили живые пирамиды. Хотите покажу?

-Да, да, - они окружили меня, и их линии приняли меня в свою игру. Они поддерживали меня, как вода поддерживает медузу.

- Вставай мне на ноги! - это был трюк, в котором люди берутся за руки, и и один из них встает ступнями на бедра другого. Всем вокруг стало смешно, я поняла, что они вспомнили обезьян, которые встают так друг на друга, чтобы трахаться, только они делают это сзади, а в акробатическом трюке партнеры стоят лицом друг к другу. И возможности трахаться у них нет, надо балансировать так, чтобы верхний не свалился на землю. Самое смешное то, что поддерживающий может взять на ноги неожиданно большой вес, самое главное – баланс. Я выбрала для трюка самого увесистого парня.

- А потом, - надо постараться забраться друг другу на плечи!

Парни пришли в дикий восторг, начали визжать, рычать и забираться друг на друга.

Остальные дети, то есть девушки, и малышня смеялись вокруг, по очереди стараясь ко мне приблизиться, и прикоснуться, а то и приобнять. Их тела брали меня в кольцо и ластились, как избалованные кролики. Вдруг я увидела в их глазах фиолетовые искры. Что то отражалось в них! Я огляделась – на ветке ближайшего дерева прыгала птица, с необыкновенно длинными перьями на голове, которые росли, словно нимб во все стороны, забавно шевелились, и сыпали яркими фиолетовыми искрами. Эти искры летали по траекториям, в которых можно было угадать их личную волю. Это были еще нерожденные души, и для них для всех в будущем на земле было место. Дети стали подставлять под эти капли света ладони, и искры играли с ними.

- Он прилетел к тебе! - заговорили дети, и я опять подумала, не сплю ли я, раз не понимаю, на каком языке они разговаривают, - Ты его уже видела, разве ты не помнишь?
- Как он называется?
- Орхидеус!
- Это научное название?
- Он сам так себя называет!

Я смотрела на птицу, умоляя ее назвать свое имя.

- Она тебе пока ничего не скажет, - сказала одна девочка, - Подожди немного. Ты привыкнешь. Это только начало.